Константин Петрович, мужчина в самом расцвете сил, только недавно вышедший на заслуженный отдых, то есть пенсию, плохо себя чувствовал в последнее время. И это самое плохое самочувствие заключалось не в физическом недомогании. Нет, со здоровьем у мужчины все было в полном порядке. Костик, как никогда, был полон сил и энергии. Тут дело было в другом. Эмоциональное состояние мужчины оставляло желать лучшего. Толи насмотревшись на то, что его ровесники, друзья, и односельчане, немногим старше его по возрасту, а зачастую и младше, словно сговорившись, начали один за другим покидать сей бренный мир, толи поддавшись чарам старой цыганки, намедни встреченной в райцентре, и предсказавшей мужчине скорый уход в мир иной, а только такая хандра одолела Костика, что хоть волком вой. Слова старой ведьмы так и звучали в ушах новоявленного пенсионера, а буйная, нездоровая фантазия тут же рисовала картинки на эти слова. Картинки эти были словно живые, одна краше другой.
- Да, жил не по людски, все для себя, любимого. И за что тебе смерть такая благостная уготована? Уснуть, и не проснуться - участь ангела земного. Ты хоть жену свою не позорь, не оставляй её в раздрае душевном и физическом, хоть под старость лет , перед уходом сделай все дела земные, чтобы не было стыдно на том свете, и она, несчастная, чтоб не маялась, не кидалась со стороны в сторону, не знаючи, за что браться.
- На вот, возьми, возьми деньги-то, да иди своей дорогой, ну на что я тебе сдался, бери деньги-то, да иди подобру - поздорову. Не говори ничего боле, слушать тебя мочи нет!
- А на что мне твои пиастры? Прибереги, не тебе, так жинке твоей вскорости пригодятся. Не за монеты говорю тебе судьбу, по доброте душевной, чай, где и мне зачтется.
Мерзкий, каркающий смех старухи до сих пор стоит в ушах Костика, ночами блазнится, просыпается мужчина после короткого забытья в холодном поту, а потом долго и нервно курит в сенях. Страшные картинки мерещатся в истощенном старческом мозгу:
Вот он, Костик, лег спать, а гадливая старуха, что с косой к добрым людям приходит, уже стоит подле него, и замахивается на него, Костика, своим страшным орудием . Он вроде пятится от неё, корячится на постели, рот раззявил, кричать пытается, а звука нет, только гримаса страшная исказила лицо, а старуха-то вот она, уже рядом, замахнулась своим страшным орудием, да коснулась острием косы шеи Костиной. И лежит он, мёртвый совсем, язык высунул, а Катерина подле него бегает, да плачет, горестно так...
Или вот еще. Уснул Костя, и видится ему во сне, что он снова молод и полон сил, прям как в давние времена. Лежит на постели развалился, а вокруг него молодки, так и вьются, так и вьются, нагие, да одна краше другой. Извиваются над ним, играются, так и манят, прям просят, чтобы он, Костя, ласку да нежность им свою подарил. И тянет Костик к ним руки, дотянуться пытается, а они не даются в руки-то, смеются, потешаются над ним. Хочет Костя подняться на постели, и вот уже рука рядом с молодкой прекрасной, почти дотянулась до места мягкого, так и хочет ущипнуть за пышный, белый зад, а только моргнул- и не поймет, что такое? Морда! А вкруг морды этой- волосья, что та мочалка, глаза выпучены, рот беззубый искривился в оскале, вот страх-то, прям как кикимора, о которой бабка- покойница ему, Косте, в детстве сказывала. И куда подевались нимфы прекрасные? Вокруг него всё старухи с косами ползают, да ручищи свои костлявые к нему тянут, так и норовят ухватить за самое сокровенное, за естество мужское. Сердце Костино в страхе заходится, да обратно не ворачивается, и лежит он снова на постели, мертвый, язык синий высунул, И Катерина безутешная над ним, остывающим рыдает.
***
- Костя, уж светает, чего ты не спишь? Может, покушать хочешь? Я тебе сейчас яичичко с сальцем сварганю, как ты любишь. Погодь, погодь маленько, я мигом, счас, оденусь только, а потом ты шустренько уснешь, на сытый -то желудок, прямо как младенчик.
- Спи, Катя, спи, сытый я, не голодный. Это, однако, старческое, бессонница одолела, окаянная. Ты спи, отдыхай, умаялась, однако, со мной, непутевым. От ить всю жизнь, почитай, меня тетешкаешь, словно дитя малое.
- Уж не заболел -ли ты часом, родненький? Дай-ко лоб сюды.
- Не заболел, Катя, не заболел. Напротив, кажись, оздоровил. От ить пенсия окаянная, и почто её людям на остаток жизни дають? Кабы смолоду людей на её отправляли, так можа и жили бы люди по иному, по правильному. Оно ить как быват? Смолоду-то и мозгов у людей нет, и соображение не то, что к старости, одни гулянки на уме. От бы хорошо было, когда тебя молодого ррраз! И на пенсию, мол, гуляй, Костик, ума набирайся, лет так до ...дцати. А что? Самое время для гулек да глупостей. Смолоду погулял всласть, вволю, а потом- на те, пожалуйста, когда голова-то не нижная, а верхняя включилася- поди да женись, иди работай, а гулять больше не моги. Там и детушки уж нужные , да желанные, залюбленные, не то, что по младости- случайные, необдуманные, и к жинке другая совсем петрушка, другая любовь. Нежная, заботливая. Ты спи, Катя, спи, рано ишшо, спи, не слушай меня, дурака.
От на что мне сейчас пенсия? Сил хватает, здоровья- тоже, робил себе спокойно, так нет же, Константин Петрович, извольте на заслуженный отдых отправиться. Что мне делать теперь на отдыхе этом, когда и отдыхать я не умею, и работу домашнюю отродясь не делал? Все друзья, да товарищи на уме были, да ушли все друг за дружкой. Не до дома все было, все ить Катька на себе тянула, и дом, и детей, и меня, дурака. Говорил мне батька, Учись, Костя, делам домашним, в жизни все сгодится, не слушал я его, думал, пустое все это...
**
- Ой, бабоньки! Да что же это делается-то! Костя-то мой совсем ополоумел на старости лет! Давеча печку в малушке разворотил, а ума -то дать не может, отродясь ить не касался никуда. Сажу убрал абы как, да пошел на поклон к Николаю, дескать, давно печка негодная стала, дымит вся, надоть изладить, а то, не ровен час, помру, как ты, Катьша, без печи жить станешь? Сама нехай к Кольше кланяться пойдешь? А он, старый охальник, с три шкуры с тебя сдерет. Пока жив я, мол, помогу, чем смогу. И в сарайке все разгрёб, по местам разложил, любо-дорого глядеть, сроду такого порядку не бывало.
- Не заболел ли он у тебя , часом? То-то я смотрю, тучи уж какой день по небу гуляют, того и гляди, ливень спустится. Твой-то с утра к моему приходил, тяпки точить, сказал, на картоху завтра пойдет, прополет, пока живой.
- И не говори, ЛидУшка, сама нарадоваться не могу. Он, как на пенсию вышел, так все каво-то делает, помогает. Пущщай полет картоху-то, хоть раз в жизни. А то кажный раз отлынивал, никогда ить не полол, тяпки в руках не держал сроду.
***
- Иди, Катя, молоко прибирай, я сам коров в стадо отгоню.
- Да что ты, Костя! Я счас, я мигом, туда и обратно, тут делов-то, сама отгоню, ты ж никогда не вставал в таку рань! Я сама, сама отгоню, а вернусь- оладушков тебе нажарю, на свинном сале, как ты любишь.
- Не надо оладушков, Катя, не хочется. Там лапша вечерошная осталась? Ты согрей пока, я коров провожу , да вместе похлебаем.
***
Ох, Лидушка, чует мое сердце, не к добру все это. Он ить никогда старую еду не ел, а тут лапшу вечерошную хлебает, от оладушков отказывается, во дворе прибрался, дрова сложил, я ему говорю- сырые они еще, пусть полежат пока, а он в одну душу- пока живой, надо скласть на место, а ну как помру- кто тебе сделает? И тяпки наточил, и топоры отбил, за голиками вот сходил, на 3 зимы вперед припер. Даже литовку- и ту отбил, да всю траву покосил подле дома. Смотрит так на литовку эту, а сам слезу украдкой смахивает. Ох, чует мое сердцушко, неладно тут что-то. Ты ить сама знаешь, что он смолоду-то дома не помогал, меня на чем свет костерил да тумаками награждал, а тут на старость-то лет взялся работать, да ласковый такой стал. Как бы не вышло чего...
- А ну, цыц, Катька! Ты почто это мужика живого хоронить вздумала? Одумался дурак твой на старости лет, понял, что никому, кроме тебя, дурехи, не нужен, вот и взялся за ум.
- А можа и так, Лидуша, можа и так. Твои бы слова...
***
Ох, цыганка проклятущая, чтоб тебе пусто было. Почитай, месяц уже не сплю спокойно. Ночи спать не могу, страсти всякие в голову лезут, да днями измаялся весь, я однако за всю жизнь столь делов не переделал, как за последний месяц. Руки в мозлях , спину ломит, совесть заела совсем, да думки разные, а ну как правду цыганка наболтала, да помру скоро?
***
От ить баба окаянная, смеётся радуется, того и гляди, что в пляс пустится. Я тут лежу, мертвый совсем, разве что язык во рту, а не наружу, а ей и дела нет! Катька! Катька! Ну я тебе сейчас задам, я тебе сейчас устрою! Да разве ж можно над мертвым так изгаляться? Я что, и правда помер? А где же старуха с косой? Где язык мой синий, изо рта высунутый? От ить гадина- цыганка, правду сказала, что помру смертью ангела, во сне.
Душа Кости стояла в сторонке и смотрела на то, как Катерина пела и плясала над его телом. Не было тут ни слез, ни скорби, ни безутешных рыданий, только радость от того, что наконец-то отмучилась бедная женщина, сняла с себя тяжкое бремя замужества, и наконец-то, хоть на закате жизни отдохнет от него, Кости, поживет для себя всласть, в свое удовольствие, что вот прямо сейчас и пойдет Катька в магазин, где будет бездумно и неэкономно тратить его, Костину, первую пенсию. То бестелесное, блеклое, бессловесное, эта маленькая, непонятная субстанция, то, что у простых смертных зовется душой, этот маленький сгусток жизненной энергии, все, что осталось от Кости, то, что отделилось от тела в момент его смерти, стояло рядом с неблагодарной Катькой и беззвучно плакало, не в силах ничего сделать в этой непонятной и неприятной ситуации. Этот бестелесный Костя тянул свои прозрачные, непослушные руки к Катерине, с намерением надавать ей хороших тумаков за глумление над его телом, и в тот момент, когда он почти дотянулся до своей неблагодарной жены его вдруг закружило, закрутило, завернуло в какой-то не то омут, не то водоворот и понесло туда, в неведомые дали, где ярким светом озарялось доселе неизвестное, ему неведомое, как вдруг Костя громко чихнул... И проснулся.
А? Что? Где? Костя, словно ужаленный, подскочил на кровати и принялся остервенело себя ощупывать. Фух, живой! Ну слава богу! Приснится же такое. В окно заглядывал первый,
пусть не первый и не робкий, но все же солнечный луч, робкий лучик света, который , вероятнее всего, щекотал Костю за нос, отчего новоявленный пенсионер чихнул во сне.
- Ну спасибо тебе, солнышко, что не дало помереть! А теперь и не дождетесь, передумал помирать, буду жить в свое удовольствие, пока не надоест. Накося, выкуси, цыганка проклятущая! Я еще вас всех переживу!
- Катька! Катька! Вставай, что дрыхнешь, как лошадь? Иди, коров доить пора. Да пошевеливайся, как в стадо их проводишь - с бабами языком не трепи, домой торопись, оладушков мне пожаришь, как я люблю, на свинном сале.
История является плодом моего больного воображения, а попросту- художественный вымысел. Прошу строго не судить, но к конструктивной критике отношусь уважительно.
С вами как всегда, Язва Алтайская.